Разговор с Мастером всегда — событие, и даже когда речь идёт о нём самом, это — обязательно и разговор с теми, кто ищет свою дорогу в жизни. Мастер стирает пределы — представления о нём, представления о Мире, представления нас о себе самих. Внешняя простота слова ли, рекомендации лиз, манер, общения Андрея Левшинова всегда аристократична, причём аристократичность эта прирожденная, всегда многослойна, что ощущается постепенным внутренним раскрытием заложенных смыслов, всегда внутренне и внешне грациозна — от жеста до эмоции и, конечно же, каждый раз неповторима. Андрей Левшинов еще и еще раз — на примере своего пути — показывает, доказывает, демонстрирует, открывает главную истину — «ничего невозможного нет» для тех, кто чист сердцем, свободен духом, кто хочет и умеет работать, кто сохранил способность смотреть на Мир глазами трехлетнего ребенка. Кто забыл этот взгляд, может вновь ощутить его. Все возможности кроются в самом человеке, и «пределов нет» для любых свершений.
Андрей Алексеевич, расскажите, как Вы сейчас оцениваете свой путь, если оглянуться назад — в детство, юность?
О-о-о! Юность — это возраст примерно с 15 до 20 лет?
Наверное, может, чуть поменьше…
Ну до 18. Так вот в юности я еще ощущал себя ребёнком, причём, маленьким ребёнком, и абсолютно не чувствовал себя взрослым. Я скажу больше, взрослость в общепринятом представлении я не ощущаю до сих пор. И мне странно наблюдать, как ведут себя другие люди разного возраста: они закомплексованы, действуют и живут по какой-то схеме, с заточенным на что-то одно интересом, чаще всего, на деньги. Если продолжить разговор обо мне, то мое детство плавно-плавно перетекло в юность. Юность для меня была продолжением детства, только с другими возможностями. Это — другие задачи в школе, другие задания в техникуме, институте. Спорт уже воспринимался как спорт, а не как игра, но в психологическом плане изменений произошло очень мало. Каким я был, допустим, в первом классе — в 6-7 лет, таким и остался, просто расширился личный опыт в этой жизни. Но вот отношение к себе, к другим людям, к природе, к каким-то ценностям мало изменилось. Эти некие ментальные представления заполнялись событиями из жизни, поэтому не было какой-то особенной новизны — в психологизме, в отношениях. Для примера: во взрослой жизни я много ездил по миру, совершил кругосветное путешествие, а в детстве для меня открытием целого мира был, например, выезд за город. Вот в этом только разница, в изменившейся картинке — новая полянка в парке раньше или, допустим, — горы, Мальдивы или Египет сейчас. А в остальном всё то же самое.
Таких ошеломляющих открытий, удивлений у Вас не было?
Удивлений — нет. Заграничных открытий, более ярких по сравнению с открытиями в соседнем дворе моего детства — не было. Какая-то деталь, какая-то новая ситуация дома меня так же ярко волновала, как и заграничные какие-то события. Вначале мне это казалось очень странным, но потом я понял, что восприятие мало зависит от того, что меняется только картинка и название, потому что суть его всегда одна и та же — что здесь, дома, что за границей. Кстати, мне нравится больше здесь, в России, и жить, и быть. Видите, патриотизм остался…
Получается, что самое главное в Вашем внутреннем мире осталось неизменным?
Да. Мне в детстве очень нравилось учиться. Я уже умел бегать, прыгать, гонял в футбол, на лыжах катался. И мне очень нравилось познавать новое — любую науку — хоть немецкий язык, хоть географию или алгебру, — и не для прикладного использования, а хотелось просто впитывать знания. Потом, когда я стал постарше, особенно в период учёбы в техникуме, я увидел, что знания могут превращаться во что-то конкретное — в микросхемы или во что-то еще.
Тогда меня заинтересовал именно прикладной аспект обучения: вот есть какое-то знание. Как, каким образом его превратить в какое-то изделие, в какой-то продукт? Это немного продолжалось в институте, и совершенно точно изменилось — я подчёркиваю это — после распределения в глухую контору, где ничего делать не надо было, только просиживать штаны. Но эта тяга — «брать из знаний и что-то конкретное делать» — осталась, поэтому где-то после окончания института я стал преподавать карате, которым сам занимался некоторое время. То есть новые знания, новый навык я стал вкладывать в новую для меня услугу. Карате сначала было востребовано, потом его запретили, и я стал заниматься йогой. Занявшись йогой, я очень много нового для себя открыл, стал его буквально вбирать.
С микросхемами мне стало понятно: при существующем положении в обществе ничего сделать невозможно. Что-то интересное творилось только у Алферова в физтехе, а в остальных местах только разнарядки какие-то выполнялись, никакого творчества в помине не было. Поэтому я жадно впитывал всё, что узнавал из области йоги, психологии, экстрасенсорики и т.д. После 1985 г. появилась возможность превращать всё это в какой-то продукт. Я опускаю сейчас всяческие попытки, промежуточное ознакомление с коммерцией. И вот сейчас в этом же режиме, как и в детстве, я и живу: новое что-то я постигаю в виде знания, информации, каких-то сигналов, и потом выдаю его в какой-то продукт. В моей московской йога-студии весь шкаф заполнен этим продуктом. Вот весь ключ: вход — выход, вход — выход. В детстве это было так: я получал что-то новое и овладевал навыками. В пять или шесть лет я владел своим телом на уровне ребёнка, конечно, но мне казалось, что я уже координирован. Дальше — в школе — я впитывал абстрактные знания: вот микросхема, я её делаю, разрабатываю новое. Хотя это было на рубеже «загнивания», тем не менее в техникуме мы делали техпланы самых новейших технологических производств. А в институте всё куда-то задвигалось, и было просто неинтересно, и таких новаторских производств, к сожалению, не было. После института всё стало совсем плохо… В общем, если бы была какая-то другая возможность, я бы смог учёным стать.
А что вело Вас к тому, чем Вы занимаетесь сейчас — интуиция, предназначение, поиск, может, всё вместе?
Прочитав «Обыкновенную историю» Гончарова, — нет, вначале даже «Войну и мир» Л.Толстого, — я удивился, что психология начала ХIX века и конца ХХ века абсолютно одинакова. Людей в любое время волнует абсолютно одно и то же, значит, какие-то ценности должны быть неизменными. А потом уже я прочёл «Обыкновенную историю» — историю о механике «человеческой машины», о том, как можно работать над собой, только не в традиционном — гурджиевском — а вот в таком художественном варианте.
Потом, когда мне исполнилось 14 лет, дядя показал мне, что можно становиться сильнее путём отжиманий и приседаний, просто показал какие-то упражнения на силу. Я до этого упражнения воспринимал таким образом: нужно только сделать необходимое, чтобы получить оценку. Никто в школе . ничего не объяснял, нужно было просто залезать на канат, столько-то раз подтянуться, чтобы потом получить значок. А что эти упражнения дают силу, нам никто не говорил. А оказалось: если подтягиваться каждый день по 3 раза, то с течением времени можно делать уже 20 подтягиваний, и мышцы разрабатываются, и ты становишься сильным. И ещё. Глядя на некоторых своих родственников, которые не занимались спортом, и ещё курили, которым было всего лет 30 с небольшим в то время, хотя мне они казались абсолютными стариками, я просто понял, что курить не буду, заниматься буду каждый день, и тогда этих проблем — только понятие «проблемы» тогда по-другому звучало — этих болезней, этих состояний у меня не будет никогда. Вот с 14 лет я так и живу.
Потом эта потребность реализовалась в занятиях спортом?
Я занимался постоянно — отжимался, делал какие-то гимнастические упражнения. Мне ещё хотелось быть сильным и уверенным в себе, чтобы иметь психологические точки опоры при знакомствах с девушками, и, естественно, чем-то отличаться от всех. Самым модным тогда — и не просто модным — а также и секретным, и от этой секретности самым романтичным, и вроде бы дающим и здоровье, и полезные какие-то навыки, было карате, поэтому месяц или больше я искал такую возможность. Когда нашёл, то с упоением начал заниматься, увидев здесь систему — и физподготовки, и скорости реакции, и силы, и прикладного навыка (если надо было защищаться или просто кому-то в глаз дать). Это всё там присутствовало. Я занимался, и через какое-то время нашел хорошего тренера.
Кого, если не секрет?
Сергея Елисеева. Он сейчас жив-здоров. Я у него занимался 4 года. Это был легендарный центр на Моховой, рядом с театральным институтом. Везде, помню, платили 10 рублей за карате, а там — то ли по 15, то ли по 25 — запредельная по тем временам цена. Там была самая продвинутая по тем временам тусовка, там я и познакомился со всеми самыми продвинутыми в этом отношении людьми, с Илларионовым, например.
Андрей Алексеевич, те Ваши тренеры, с которыми я беседовала — Сергей Михайленко, Сергей Елисеев, Виктор Козак — говорят, что такого отношения к работе, к тренировкам, как у Вас, они никогда не встречали — ни до, ни после работы с Вами.
Серьезно? Я тогда ростом был метр восемьдесят — не маленький, но и не такой большой. Вес примерно 67 килограмм. Я сам себя ощущал там ребёнком и не считал себя сильным. Я уже говорил, что отношение к себе и миру у меня с детских лет не изменилось, поэтому, не ощущая себя на свои года, свой вес и свои навыки, я тренировался так, чтобы почувствовать внутренне, что происходят какие-то изменения. Но до сих пор я их не сильно чувствую. До сих пор я не чувствую этой своей силы или чего-то ещё, я внутренне этого не ощущаю. Я про физику говорю, и мой физический аспект не достиг неких ста процентов, хотя бы в силу субъективного восприятия. И я тренировался, тренировался, тренировался, и мне казалось, что и не сильно-то я всё могу, потому что, допустим, я отжимаюсь 20 раз, а другие — 25-30. Я думал: как же так, нужно ещё и ещё, почему он может, а я — не могу, ведь я такой же, как он. Это потом я узнал, что есть разное строение мышц, разные связки, костяк, и, может быть, другие генетически были более приспособлены ко всему, а я должен был по шахматной линии идти. И поэтому я просто работал-работал-работал-работал, и до сих пор продолжаю так делать.
На психическом уровне я уже свой потенциал некий объективно ощущаю, но нужно, чтобы такая же степень координации, как в психике, равно, как и в энергетике, такая же была бы и в теле. А поскольку победы над телом или расширение возможностей тела на физическом уровне, хотя бы на какие-то величины небольшие, а в то же время дают серьёзный прирост психике, то я просто хочу довести себя до ума. СЕБЯ ДО УМА, до оптимального своего состояния — возможности, какая дана в теле. При этом я открываю новые вещи, психологические, потому что всё время нужно — это перешагнуть, тут — расширить, но а еще думаю: тут торможу, и еще это, и это, и это… И вот так оно до сих пор и идёт…
Виктор Васильевич Козак, у которого Вы сейчас тренируетесь, говорит, что такую нагрузку, как у Вас, он даёт только молодым профессионалам, но у них нет Вашей восстанавливаемости…
Да у них — это другое дело. А так — работать надо! Никто же не работает, никто не прошёл школу самонаблюдения. Книг гурджиевских сейчас много, что но всё как-то — мимо кассы, слов много, толку нет! Слава Богу, что один из моих первых учителей — Александр Ершов — и слова-то «йога» не произносил, а говорил о том, что надо наблюдать за собой, своим физическим телом. Он первый сказал мне, чтобы я наблюдал за своей кистью руки. Это было очень интересно делать.
Именно у Ершова начались мои первые уроки самонаблюдения, большей частью, психологические, потому что встречались мы в самых непонятных местах. Ии это был своего рода стимул, потому что в работе с телом это был совершенно новый аспект, и очень интересный. И вот, пройдя эту школу, трудно понять, как можно, например, заниматься по-другому: ведь всё ясно — тебе говорят, ты — делаешь. А поскольку организм — не инвалидный, то соответственно, я регулярно делаю определённый объём работы. Может, это молодые ребята телевизор смотрят, покуривают, выпивают, ещё на что-то отвлекаются, поэтому у них внимание разбросано. У меня же — допустим, грубо говоря, три цели: тренировка, работа и семья. У меня — три идеи в голове ВСЕГО, поэтому я и быстрее восстанавливаюсь. А у них, допустим, 15 целей, и они — распыляются, у них концентрированность на 15 идей расходится… Может, поэтому…
Как долго Вы занимаетесь йогой?
С 1982 года. Как раз начались всякие гонения на карате, потом его вообще прикрыли. Конечно, полуподпольные тусовки, тренировки продолжались. Так же, на Моховой, я услышал про йогу, и мне показалось, что во всём этом что-то есть. А когда уже совсем кислород перекрыли, то решил на йоге остановиться, тем что меня позы там заинтересовали — такие заковыристые — растяжки.
Я начал искать, интересоваться этими направлениями, и вот через Александра Ершова, о котором я уже говорил, вышел на тот путь в йоге, который меня привел туда, где я сейчас нахожусь. Ершов два года меня натаскивал, рассказывал, а уж потом — пошло-поехало, и началась собственно йога.
А кого вы считаете своим основным учителем в йоге?
Наверное, это всё-таки Сергей Патракеев. В йоге психологический аспект важнее физического, и через психику процентов 70 того, чем я владею, я получил от него. Сергей был очень талантливым в этом отношении. Он учился в соседней группе в институте, где еще учился и Владимир Кожин, он сейчас работает в президентской команде. Это была такая группа, где собирались комсомольские «выскочки», карьеристы, одним словом, мы их не любили. Сергей был очень энергичный, сильный, как и многие из его группы.
Почему я сейчас это комментирую? Потому что таких не любят, потому что как только появляется такой человек рядом, сразу другие ощущают своё ничтожество. Мы не особенно общались во время учебы, и о том, что он уже сильно продвинулся в йоге, я уже с удивлением узнал после института. И продвинулся он именно в психологическом аспекте, который меня интересовал гораздо больше, чем физический, чем тело. Потому что с телом всё было понятно: паши-паши с определённой периодичностью, и будет результат. А в понимании психологическом был огромный пробел.
На какой-то тусовке мы с Сергеем познакомились поближе, и он по какой-то причине, а может — по закону матрицы, взял надо мной опеку и тащил меня. В чем этот самый закон матрицы выразился: он — энергичный, я — более флегматичный, он — беленький, я — черненький, он -поменьше ростом и юркий, а я — побольше ростом и увалень. Но, может, он даже не ощущал, что тащит меня, просто выражал свою природу рядом со мной… А я на всё на это смотрел, смотрел, мотал на ус, и вот — что называется «домотал»…
Сергей умер в 1991 г. в сентябре… И вот что получается. У Сергея был еще один друг, так я для него автоматически стал локомотивом. Конечно, у меня трамплин был очень хороший, и матрица сразу поменялась: не стало Сергея — и сразу я стал преподавательские вещи осваивать, хотя раньше мы с моим подопечным были вроде на равных. У меня сразу для него как-то нашлись реальные учительские советы, и я практически изучал технологию учительства в 1991-1992 годах.
А когда Вы начинали заниматься, Вы не думали, что станете Мастером, Учителем? И что привело к этому?
Абсолютно не думал. А что привело? Нравилось всё очень сильно. Однозначно я хотел быть Мастером, Учителем, Гуру, как угодно это можно назвать — уже впоследствии, когда появилась такая литература. Мне хотелось, чтобы было какое-то почитание… Потом это всё, эта «звёздная болезнь» прошла, и я просто тренировался, учился в разных местах у разных учителей, работал, пока не получил первое посвящение. Потом всё пошло дальше и дальше.
А в чем смысл таких посвящений?
Смысл здесь может быть такой: надо больше работать. А всё действо заключалось в том, что просто человека отводят в сторону, говорят ему какие-то значительные слова, сопровождающиеся таким обрядом, который напоминает посвящение в рыцари, когда шпага кладётся на плечо. Весь обряд недлинный, секунд 30, не больше. А когда всё произошло, то вроде бы и ничего не изменилось — вот он я, такой же, какой был — изменилась только ответственность. А потом оказывается, что-то изменилось… Например, больше людей начинает приходить. Ну и так далее.
Вы говорили, о том, что свои знания всегда используете практически, чему свидетельством является Ваша многочисленная и разнообразнейшая творческая продукция. А как Вы решили сделать телепередачу «Харизма»?
Это моя давнишняя тема, она мне и сейчас интересна. Может быть, я тогда был более наивен… Может быть, по тем временам смысла в такой телепередаче было больше.
Сейчас уже не с такими деньгами и не с таким обеспечением к такой передаче приступать… Тогда, в 2001 году, мне казалось, что эту передачу можно сделать. Появится аудитория своя, будет интересно. Речь шла о том, чтобы известные люди, чего-то достигшие в жизни, делились с телезрителями секретами своего успеха. Подумав, я назвал такую передачу «Харизма», и стал предлагать её разным телеканалам. Один из них откликнулся. Мне сказали: «мы проект принимаем, нам это тоже интересно». Звёзды — ваши, студия и эфирное время — наши». Полтора года держалась в эфире эта передача, но примерно через полгода мне уже стало очень скучно. Но был договор — сразу это не бросишь…
Сразу отвечаю на тот вопрос, который Вы могли бы задать: почему скучно? Потому что никто — никто! — из гостей не мог рассказать о технологии своего творчества, хотя бы даже так, как это сделал Денис Дулицкий *.
Я ведь не светский тусовщик, мне интересна технология творчества, а они в этом ни в зуб ногой! Говорят что-то про талант, про то, что на них что-то нашло, и всё, поэтому и получилось здорово! И дальше, как правило, какие-то байки — особенно артисты их любят вспоминать. Но мне-то это всё совершенно не интересно!
Передача шла 30 минут, я начинал скучать где-то уже на 5 минуте. Как-то пришел на передачу Константин Смолкин, и начал спорить со мной в эфире о том, что такое «харизма». Я подумал: «Боже мой, лучше бы спел что-нибудь!» И он тоже ничего не смог сказать про свои таланты, как будто он такой сразу родился.
Но уж, если ты такой родился, так об этом и скажи! Ведь ощущение души, какое у меня было в детстве, такое и сейчас есть, просто сейчас эта душа вооружилась технологиями, как себя выражать — в письме, в музыке, в кинофильме. Кстати, мне недавно позвонил Максим Гермагенов *, сказал, что некоторые кадры, отснятые мной, уже покупаются. Люди, делающие рекламу, разные ролики, находят их в видеотеке у Максима и покупают. Нормально! Когда другие оценивают мою чисто операторскую работу, энергетику кадра, это уже результат!
Вы не прекращаете работу над собой, а каково сейчас направление этой работы?
Сейчас я стараюсь, чтобы скорость психических реакций была адекватна скорости физических реакций. Понятно, что психические во сколько-то раз медленнее, но всё-таки я хочу довести их до какого-то уровня координации. Если низ тела отстает от верха, значит «низ» нужно тоже «ставить», нужно достичь того, чтобы ноги лучше работали, чтобы все подсознательные моменты лучше контролировались. Над этим я сейчас и работаю. Ну и параллельно голос держу в форме, чтобы он был как подсушенных порох.
В области психических состояний проводится такая работа: не слезать с самонаблюдения за душой, за внутренними психофизиологическими процессами, отслеживать внутренние состояния, чтобы они были выше, чище и так далее. А чтобы всё это происходило, надо, как ни странно, делать огромное количество земной работы — много писать, многое делать в профессиональной сфере, потому что я не очень верю, что у кого-то это может получиться чисто психически. Обязательно должно быть дело какое-то, вот оно потихонечку и делается. С этого года пошло огромное количество тренерской работы — одних выездных тренингов было более семи. Параллельно веду четыре курса йоги, Такие вещи, надо сказать, очень стимулируют.
Так что по сути я хочу совместить тонкое с «толстым», с грубым. В тонком я прорвался, может, потому что знак мой — Весы, воздушный, и в тонком плане всё лучше получается. Так и должно быть, не надо дёргаться, я, может, ещё улучшу уровень этого соответствия.
И продолжать смотреть на мир глазами трехлетнего мальчика?
Тогда, наверное, взгляд посвежее был. А может быть, и нет, потому что тогда я удивлялся видимому миру, а невидимый, то есть Тонкий — он как-то был и был. Сейчас, может быть, степень восхищенности больше, потому что я открыл для себя и Мир Невидимый. Но если сравнить три года жизни в режиме видения Видимого Мира и ощущения Невидимого, и двадцати лет видения Невидимого Мира, то получается, что сейчас — круче! Но тогда всё было как бы с нуля, с чистого листа, на эмоциональном подъёме, а сейчас профессионально, за деньги, я вижу Тонкий мир. Может быть, поэтому уже что-то приелось, поскольку это видение стало работой.
А открытия для се6я Вы делаете?
Я делаю открытия для себя при подъёме в более высокие сферы, Представьте над облаками верхушки Гималаев.
Чтобы потом найти проявления Тонкого Мира в Земном?
Чтобы потом найти проявления Тонкого Мира в Земном. Этим я и занимаюсь.
Интервью провела Лариса Корякина
Примечание автора:
* Денис Дулицкий — питерский композитор, с которым А.А.Левшинов сделал несколько совместных проектов. Подробнее об этом сотрудничестве можно прочитать в книге А. Левшинова «Впечатления», — С-Пб., Издательский дом «МIР», 2007
* Максим Гермагенов, кинооператор (Санкт-Петербург), с которым А.А.Левшинов сделал несколько совместных фильмов.